Облака славы. Жизнь и легенда Роберта Э. Ли - Майкл Корда

типичным для "умеренных" южан: они владели рабами, зависели от рабского труда и прилагали некоторые усилия, чтобы хорошо относиться к рабам в рамках реальности отношений между хозяином и рабом; но они надеялись, что в далеком будущем рабство в конце концов будет ликвидировано, а большинство рабов доброжелательно переселят в другое место, возможно, в Либерию. Тем временем жизнь рабов на фермах Ли оставалась неизменной, как и повсюду на Юге: долгий, изнурительный труд из поколения в поколение, без особых надежд на продвижение по службе.

В годы учебы Ли в Вест-Пойнте тема рабства уже становилась главной темой американской политики, и хотя сменявшие друг друга президенты и Конгресс со все большим трудом находили новый компромисс, который заменил бы предыдущий, каждое присоединение территории, каждое новое предложение о создании штатов для бывших территорий и даже такое дальновидное и благожелательное предложение, как строительство трансконтинентальной железной дороги, вызывало ожесточенные споры между сектами, в центре которых было рабство. Словно предзнаменование, в 1852 году была опубликована книга Гарриет Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома", ставшая второй самой продаваемой книгой XIX века в США (после Библии), что еще больше накалило страсти по обе стороны раскола.

Напряжение быстро нарастало во время президентства Франклина Пирса, северянина, симпатизировавшего южным штатам. Он надеялся заменить старый Миссурийский компромисс 1820-1821 годов, по которому Миссури был принят в Союз в качестве рабовладельческого штата в обмен на запрет рабства к северу от параллели 36 градусов 30 минут северной широты на бывшей территории Луизиана. В 1845 году компромисс был продлен дальше на запад в рамках резолюции об аннексии Техаса. Также в 1845 году вызвавший огромные споры закон Канзаса-Небраски позволил поселенцам двух территорий определить "народным суверенитетом", хотят ли они разрешить там рабство. Сенатор Томас Харт Бентон из Миссури выразил мнение многих, сказав: "Чем оправданы все эти беспорядки и беды? Нам говорят, что это делается для того, чтобы вопрос о рабстве не попал в Конгресс! Великий Боже! Он был исключен из Конгресса, полностью, целиком и навсегда... если только Конгресс не втащил его туда, разрушив священные законы, которые его урегулировали!" Два сенатора из Огайо осудили законопроект "как грубое нарушение священного обещания... преступное предательство драгоценных прав", призванное превратить новые территории на западе "в мрачный регион деспотизма, населенный хозяевами и рабами".

Эта риторика спокойна и скромна по сравнению с тем потоком гневных дебатов и яростных редакционных статей, которые сопровождали длительное и бурное прохождение закона через обе палаты Конгресса и в процессе смертельно подорвали репутацию президента Пирса. Политика, которую он проводил на посту президента, могла быть разработана с конкретной целью разделить Соединенные Штаты на два враждующих лагеря. Не успел этот закон быть принят, как территория Канзас погрузилась в политическую суматоху, убийства и, наконец, открытые военные действия, когда сторонники рабства "Пограничные бунтовщики" и свободолюбивые "Сойки" боролись за рабство. Вскоре "обескровленный Канзас" обзавелся столицей сторонников рабства и противников рабства, или "свободных штатов", * и стал ужасным примером того, к чему может привести спор о рабстве. Не прошло и года после принятия закона Канзаса-Небраски, как в Канзас прибыл Джон Браун, "метеор войны", что ознаменовало начало нового, более кровавого конфликта, поскольку штат заполнили чужаки, желавшие отменить или продлить рабство - ситуация, очевидно, не зависела от федерального правительства.

В это время интерес Ли к рабству был в лучшем случае вялым, а его личное участие в повседневных реалиях рабовладения в сколько-нибудь значительных масштабах еще не началось. Конечно, всю свою жизнь, за исключением тех случаев, когда он находился на Севере или воевал в Мексике, он провел в окружении рабов - они были, если не больше, частью фона благородной южной жизни, постоянным присутствием.

В апреле 1853 года умерла его любимая теща, Мэри Ли Фицхью Кэстис. Ли уже давно считал ее второй матерью, своим духовным наставником, а Арлингтон - своим домом. Его жене, Мэри, удалось добраться до дома вскоре после смерти матери, но Ли не смог вернуться на похороны из-за своих обязанностей в Вест-Пойнте. Он называл миссис Кэстис "матушкой" и полагался на нее как на добрый и стабилизирующий элемент семейной жизни, в отличие от ее переменчивого мужа; он без преувеличения назвал ее смерть "внезапным и сокрушительным" ударом и в письме к Мэри выразил основополагающую христианскую веру, которую миссис Кэстис так старалась ему внушить и которая поддерживала его в последующие годы и заставляла его казаться почти каждому, кто встречался с ним, другу или врагу, благородной и почти святой фигурой, даже на поле боя: "Пусть Бог даст вам силы, чтобы вы могли вынести и сказать: "Да будет воля Его". Она ушла от всех бед, забот и печалей в святое бессмертие, чтобы там вечно радоваться и славить Бога и Спасителя, которому она так долго и верно служила. Пусть это будет нашим утешением и утешением. Пусть наша смерть будет похожа на ее смерть, и пусть мы встретимся в счастье на небесах". Конечно, люди стремятся написать утешительные фразы тем, кто только что потерял близкого человека, и в викторианские времена они были более склонны использовать религиозные термины, чем сегодня, но письмо Ли к Мэри не похоже на это; в нем ясно выражена его собственная основная вера, твердая убежденность в благости Божьего замысла, необходимости подчиниться ему и уверенности в том, что тем, кто это сделал, уготовано место на небесах. Религиозные убеждения Ли, отчасти благодаря Марии и ее матери, были непоколебимы, и, несомненно, это самая важная часть его характера - он верил абсолютно. В нем не было ни позы, ни сомнений, ни необходимости во внешней демонстрации; образно говоря, она освещала его изнутри, и это помогает объяснить его необычайную привлекательность, уважение, которое оказывали ему как лидеру во время будущей войны, и то уникальное место, которое он занял в жизни Америки через полтора века после своей смерти - странное сочетание мученика, светского святого, южного джентльмена и идеального воина. Конечно, миссис Кэстис не случайно оставила ему кольцо "с волосами генерала Вашингтона и жемчужными инициалами", поскольку прекрасно понимала, насколько кодекс поведения Роберта Э. Ли был укоренен в прошлом веке, и насколько крепки были "мистические узы", связывавшие его с Джорджем Вашингтоном.

Благодаря этим качествам Ли являл собой устрашающий пример для своих кадетов, все из которых, похоже, признавали в нем те добродетели, которые он пытался привить им. Тогда классы были небольшими, по сравнению с сегодняшним днем (сорок три кадета в классе 1852 года, тридцать четыре - в классе 1853 года), * и их